Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну что,
скажи: к твоему барину слишком, я думаю, много ездит
графов и князей?
Вдруг мой
граф сильно наморщился и, обняв меня, сухо: «Счастливый тебе путь, —
сказал мне, — а я ласкаюсь, что батюшка не захочет со мною расстаться».
— Да я уж привыкла, —
сказала мадам Шталь и познакомила князя со шведским
графом.
— Бетси говорила, что
граф Вронский желал быть у нас, чтобы проститься пред своим отъездом в Ташкент. — Она не смотрела на мужа и, очевидно, торопилась высказать всё, как это ни трудно было ей. — Я
сказала, что я не могу принять его.
— Но надеюсь,
граф, что вы бы не согласились жить всегда в деревне, —
сказала графиня Нордстон.
— Я вас познакомила с ним как с Landau, —
сказала она тихим голосом, взглянув на Француза и потом тотчас на Алексея Александровича, — но он собственно
граф Беззубов, как вы, вероятно, знаете. Только он не любит этого титула.
—
Граф Вронский, —
сказала Анна.
— А, они уже приехали! —
сказала Анна, глядя на верховых лошадей, которых только что отводили от крыльца. — Не правда ли, хороша эта лошадь? Это коб. Моя любимая. Подведи сюда, и дайте сахару.
Граф где? — спросила она у выскочивших двух парадных лакеев. — А, вот и он! —
сказала она, увидев выходившего навстречу ей Вронского с Весловским.
— С его сиятельством работать хорошо, —
сказал с улыбкой архитектор (он был с сознанием своего достоинства, почтительный и спокойный человек). — Не то что иметь дело с губернскими властями. Где бы стопу бумаги исписали, я
графу доложу, потолкуем, и в трех словах.
— Вы знаете,
граф Вронский, известный… едет с этим поездом, —
сказала княгиня с торжествующею и многозначительною улыбкой, когда он опять нашел ее и передал ей записку.
— Узнайте, куда поехал
граф, —
сказала она.
—
Граф, ваша maman зовет вас, —
сказала княжна Сорокина, выглядывая из двери ложи.
Она слышала, снимая верхнее платье в передней, как лакей, выговаривавший даже р как камер-юнкер,
сказал: «от
графа княгине» и передал записку.
— Это не нам судить, —
сказала госпожа Шталь, заметив оттенок выражения на лице князя. — Так вы пришлете мне эту книгу, любезный
граф? Очень благодарю вас, — обратилась она к молодому Шведу.
— Я хочу предостеречь тебя в том, —
сказал он тихим голосом, — что по неосмотрительности и легкомыслию ты можешь подать в свете повод говорить о тебе. Твой слишком оживленный разговор сегодня с
графом Вронским (он твердо и с спокойною расстановкой выговорил это имя) обратил на себя внимание.
— Ну вот вам и Долли, княжна, вы так хотели ее видеть, —
сказала Анна, вместе с Дарьей Александровной выходя на большую каменную террасу, на которой в тени, за пяльцами, вышивая кресло для
графа Алексея Кирилловича, сидела княжна Варвара. — Она говорит, что ничего не хочет до обеда, но вы велите подать завтракать, а я пойду сыщу Алексея и приведу их всех.
— Так мы можем рассчитывать на вас,
граф, на следующий съезд? —
сказал Свияжский. — Но надо ехать раньше, чтобы восьмого уже быть там. Если бы вы мне сделали честь приехать ко мне?
— Позвольте вас познакомить, —
сказала княгиня, указывая на Левина. — Константин Дмитрич Левин.
Граф Алексей Кириллович Вронский.
— Я не понимаю, —
сказал Сергей Иванович, заметивший неловкую выходку брата, — я не понимаю, как можно быть до такой степени лишенным всякого политического такта. Вот чего мы, Русские, не имеем. Губернский предводитель — наш противник, ты с ним ami cochon [запанибрата] и просишь его баллотироваться. А
граф Вронский… я друга себе из него не сделаю; он звал обедать, я не поеду к нему; но он наш, зачем же делать из него врага? Потом, ты спрашиваешь Неведовского, будет ли он баллотироваться. Это не делается.
— О, капитальное дело! —
сказал Свияжский. Но, чтобы не показаться поддакивающим Вронскому, он тотчас же прибавил слегка осудительное замечание. — Я удивляюсь однако,
граф, —
сказал он, — как вы, так много делая в санитарном отношении для народа, так равнодушны к школам.
— Но ты мне
скажи про себя. Мне с тобой длинный разговор. И мы говорили с… — Долли не знала, как его назвать. Ей было неловко называть его и
графом и Алексей Кириллычем.
— Понимаете? Графу-то Муравьеву пришлось бы
сказать о свиной голове: «Сие есть тело мое!» А? Ведь вот как шутили!
— Но он, во-первых,
граф… а не parvenu… —
сказала она.
—
Граф Милари, ma chère amie, —
сказал он, — grand musicien et le plus aimable garçon du monde. [моя милая… превосходный музыкант и любезнейший молодой человек (фр.).] Две недели здесь: ты видела его на бале у княгини? Извини, душа моя, я был у
графа: он не пустил в театр.
— Вот этого я не понимаю, —
сказал граф.
Граф Иван Михайлович выслушал Нехлюдова так, как он, бывало, выслушивал доклады правителя дел, и, выслушав,
сказал, что он даст ему две записки — одну к сенатору Вольфу, кассационного департамента.
— Прошу покорно, садитесь, а меня извините. Я буду ходить, если позволите, —
сказал он, заложив руки в карманы своей куртки и ступая легкими мягкими шагами по диагонали большого строгого стиля кабинета. — Очень рад с вами познакомиться и, само собой, сделать угодное
графу Ивану Михайловичу, — говорил он, выпуская душистый голубоватый дым и осторожно относя сигару ото рта, чтобы не сронить пепел.
Это мой почтительнейший, так
сказать, Карл Мор, а вот этот сейчас вошедший сын, Дмитрий Федорович, и против которого у вас управы ищу, — это уж непочтительнейший Франц Мор, — оба из «Разбойников» Шиллера, а я, я сам в таком случае уж Regierender Graf von Moor! [владетельный
граф фон Моор! (нем.)]
Владимир отправился к Сучку с Ермолаем. Я
сказал им, что буду ждать их у церкви. Рассматривая могилы на кладбище, наткнулся я на почерневшую четырехугольную урну с следующими надписями: на одной стороне французскими буквами: «Ci gît Théophile Henri, vicomte de Blangy» [Здесь покоится Теофиль Анри,
граф Бланжи (фр.).]; на другой: «Под сим камнем погребено тело французского подданного,
графа Бланжия; родился 1737, умре 1799 года, всего жития его было 62 года»; на третьей: «Мир его праху», а на четвертой...
— Вот хороший выстрел, —
сказал я, обращаясь к
графу.
«Ты,
граф, дьявольски счастлив», —
сказал он с усмешкою, которой никогда не забуду.
«Ты не узнал меня,
граф?» —
сказал он дрожащим голосом. «Сильвио!» — закричал я, и признаюсь, я почувствовал, как волоса стали вдруг на мне дыбом.
— Это удивительно! —
сказал граф; — а как его звали?
Через час времени жандарм воротился и
сказал, что
граф Апраксин велел отвести комнату. Подождал я часа два, никто не приходил, и опять отправил жандарма. Он пришел с ответом, что полковник Поль, которому генерал приказал отвести мне квартиру, в дворянском клубе играет в карты и что квартиры до завтра отвести нельзя.
Прием его меня удивил. Он мне
сказал все то, что я ему хотел
сказать; что-то подобное было со мной в одно из свиданий с Дубельтом, но
граф Понс перещеголял.
Перед моим отъездом
граф Строганов
сказал мне, что новгородский военный губернатор Эльпидифор Антиохович Зуров в Петербурге, что он говорил ему о моем назначении, советовал съездить к нему. Я нашел в нем довольно простого и добродушного генерала очень армейской наружности, небольшого роста и средних лет. Мы поговорили с ним с полчаса, он приветливо проводил меня до дверей, и там мы расстались.
Дубельт прислал за мной, чтоб мне
сказать, что
граф Бенкендорф требует меня завтра в восемь часов утра к себе для объявления мне высочайшей воли!
Граф спросил письмо, отец мой
сказал о своем честном слове лично доставить его;
граф обещал спросить у государя и на другой день письменно сообщил, что государь поручил ему взять письмо для немедленного доставления.
—
Граф, —
сказал он генералу, — искренно жалеет, что не имеет времени принять ваше превосходительство. Он вас благодарит и поручил мне пожелать вам счастливого пути. — При этом Дубельт распростер руки, обнял и два раза коснулся щеки генерала своими усами.
— Я не могу, —
сказал он, — вступать… я понимаю затруднительное положение, с другой стороны — милосердие! — Я посмотрел на него, он опять покраснел. — Сверх того, зачем же вам отрезывать себе все пути? Вы напишите мне, что вы очень больны, я отошлю к
графу.
Граф Строганов позвал меня, расспросил дело, выслушал все внимательно и
сказал мне в заключение...
Отец мой строго взглянул на меня и замял разговор.
Граф геройски поправил дело, он
сказал, обращаясь к моему отцу, что «ему нравятся такие патриотические чувства». Отцу моему они не понравились, и он мне задал после его отъезда страшную гонку. «Вот что значит говорить очертя голову обо всем, чего ты не понимаешь и не можешь понять;
граф из верности своему королю служил нашему императору». Действительно, я этого не понимал.
— С какими же рассуждениями? Вот оно — наклонность к порицанию правительства.
Скажу вам откровенно, одно делает вам честь, это ваше искреннее сознание, и оно будет, наверно, принято
графом в соображение.
«Вы прекрасно представили меня, —
сказал ему
граф, — но для полного сходства у вас недоставало одного — этого брильянта, который я всегда ношу; позвольте мне вручить его вам: вы его будете надевать, когда вам опять будет приказано меня представить».
— Ах, —
сказал он, меняя тон, как будто встретил старого знакомого, — сделайте одолжение, не угодно ли сесть?
Граф через четверть часа выйдет.
«Царское слово свято! —
сказал тогда государь, — поздравляю вас
графом!» И пошел с тех пор
граф Евграф щеголять!
Нет! Я еще не приказал…
Княгиня! здесь я — царь!
Садитесь! Я уже
сказал,
Что знал я
графа встарь,
А
граф… хоть он вас отпустил,
По доброте своей,
Но ваш отъезд его убил…
Вернитесь поскорей!
Всё ж будет верст до восьмисот,
А главная беда:
Дорога хуже там пойдет,
Опасная езда!..
Два слова нужно вам
сказатьПо службе, — и притом
Имел я счастье
графа знать,
Семь лет служил при нем.
Отец ваш редкий человек
По сердцу, по уму,
Запечатлев в душе навек
Признательность к нему,
К услугам дочери его
Готов я… весь я ваш…
Мы понимаем, что
графа Соллогуба, например, нельзя было разбирать иначе, как спрашивая: что он хотел
сказать своим «Чиновником»? — потому что «Чиновник» есть не что иное, как модная юридическая — даже не идея, а просто — фраза, драматизированная, без малейшего признака таланта.
— Знаете, я ужасно люблю в газетах читать про английские парламенты, то есть не в том смысле, про что они там рассуждают (я, знаете, не политик), а в том, как они между собой объясняются, ведут себя, так
сказать, как политики: «благородный виконт, сидящий напротив», «благородный
граф, разделяющий мысль мою», «благородный мой оппонент, удививший Европу своим предложением», то есть все вот эти выраженьица, весь этот парламентаризм свободного народа — вот что для нашего брата заманчиво!